Зачарованная Мещёра. Очерк рязанского писателя и журналиста Ивана Назарова

Притягательную силу Мёщеры еще в прошлом веке высоко оценил Константин Паустовский. Писатель был пленен тихими лесными зорями, задумчивыми кафедральными борами, разноцветными мшистыми буграми, темноводными озерами, ядреными грибными запахами. В наше время «страна путешественников» сильно изменилась. В лесах уже нет прежних кордонов лесников, на лугах стада коров стали большой редкостью, теперь на них не видно ни косарей, ни баб с граблями, ни стогов сена. И петухов, пением которых наслаждался Паустовский, теперь редко где услышишь. И тем не менее, притяжение целебной силы Мещёры не перестает бередить души скитальцев. Как и во времена легендарного беспутья, обросшая сетью дорог современная Мещёра по-прежнему полна тайн и загадок, а сохранившаяся кое-где несусветная комариная глушь все также «сводит с ума» любителей путешествий.

Окна с ликом хозяев

Как-то, интересуясь бытом мещеряков, мы с журналистом «Комсомолки» Василием Михайловичем Песковым колесили на «Ниве» по Клепиковскому району. Проезжая по ухабистой дороге в небольшой деревушке с интересным названьем Коренец, мой друг вдруг резко оживился и попросил остановить машину. «Погляди, какая изысканность! Такое мастерство увидишь только в Мещёре», – восхищался москвич, показывая на окошки, украшенные резными наличниками.

Действительно, все окна на избах в этом селении обрамлены роскошной резьбой, отчего они походят на богатые, прямо-таки сказочные терема. И, что удивительно, форма наличников и узоры на них нигде не повторяются. На одних окошках обрамления были таковы, будто их сделали только что, на других – резьба была явно старая. Но, несмотря на изрядную ветхость, она по-прежнему приковывала взор своей затейливостью. Это нас так удивило, что мы решили поинтересоваться: откуда в этой глуши появились такие замечательные мастера?

Но у кого спросить? Улица пустынна, а постучаться кому-нибудь в дом бессмысленно: сторонних людей мещеряки остерегаются и дверь не открывают. Походив по единственной улице деревни, в коей около пятидесяти дворов, мы увидали возле старенького дома сидевшую на скамеечке старушку. Нашим визитом она смутилась и, оперевшись на посошок, собралась было уйти в дом, но в последний момент передумала. Чтобы растопить ледок недоверия девяностотрехлетней бабушки, мы заговорили о погоде, об урожае огурцов и картошке, о комарах, коих в этих местах несметные полчища, и, только исчерпав эту насущную для деревенского жителя тему, разговор повернули в нужное нам русло.

– А-а-а, окошки, – улыбнувшись, показала бабушка три уцелевших передних зуба, – в них отражена вся наша деревенская душа. Да-да, не удивляйтесь, отражена, как в зеркале.

– Как же это может быть?! – с недоумением смотрели мы на древнюю старушку, дивясь ее абстрактному суждению о жизни.

– Все просто. Народ в нашей деревне мастеровой. Мужики резьбой занимались исстари, ремесло передавали по наследству. По форме, замысловатости рисунка, его сложности или простоте можно узнать, какие люди живут в том или ином доме – бедные или богатые, щедрые или жадные, добрые или не очень. Вам этого, конечно, не понять, и покажется смешным, но так оно и есть, деревенские жители нисколько в этом не сумлеваются. Вон, гляньте, – наставила она посошок на недальний дом, напоминающий избу из сказки, – какие там щегольские наличники. Хозяин этого терема всегда выделялся. В одежде был опрятен – не то что другие, сапоги носил хромовые, дорогие. Даже говором отличался. Гуторил громко, в компаниях только одного его и было слышно. Вот и изба у него какая-то особенная, обличьем кричит на всю улицу. Сам-то хозяин и его жена давно умерли, в доме теперь живет его сын, характером – вылитый отец!

Или вон тот, – указала бабушка на другой дом. – Он хоть и не очень добротный, но посмотрите, как щедро украшен.

Повинуясь бабушке, мы обернулись. И действительно, дом обращал на себя внимание не только окнами с наличниками необычайной красоты. Его карнизы, фронтон и даже скромное крылечко тоже были отделаны затейливой резьбой.

– Хозяева этого дома были людьми порядочными и очень добрыми, – продолжала свой рассказ бабушка. – Они всем помогали и словом, и делом. И за это их любили. Даже сейчас, когда хозяева давно отошли в мир иной, – царствие им небесное! – от их жилища веет добром.

– А посмотрите на мою халупу, – показала рассказчица на покосившие окошки. Убогость! Живу-то я одна, поэтому и наличники у меня скромнее некуда. Соседи, наверное, правы: говорят, на меня похожи.

Сказав это, старушка засмеялась, прикрывая ладонью беззубый рот. Но узнав, что мы из газеты, сразу посерьезничала и спохватилась о делах в доме. Сказать, как ее величают, она наотрез отказалась.

– Ишь чего удумали – в газете писать! Я на это не соглашалась.

И, помахав посошком, поспешно закрыла за собой дверь.

Покидая деревню, мы еще долго оставались под впечатлением рассказа прозорливой бабушки. Невольно вспомнилось родное село, где прошли детские годы. У нас тоже делали наличники на окнах, правда, резьба на них была гораздо скромнее. Но своим обличьем они тоже походили на хозяев. Помнится, жила в нашем селе баба Лиза – полнолицая, с небольшим прищуром глаз и лукавой улыбкой. Окна ее избы были обрамлены округлыми наличниками, а рамы с проемами стекол разделены так, что в них угадывались глаза хозяйки и даже ее лукавый взгляд. Ну прямо одно лицо! Сторонний человек, конечно, этого не увидит. Но мы со школьным другом такие тонкости подмечали. Вот и Василий Михайлович сказал, что в их деревне окошки тоже походили на хозяев. Кстати, об этом ему говорили везде, где он бывал. Почему так бывает, – сказать трудно. Возможно, частое общение с человеком и созерцание его жилья формируют в нашем сознании какое-то общее представление о нем. А может, здесь что-то другое. Но как бы ни было, а какая-то связь тут усматривается, и никто этого не отрицает.